Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад

К вопросу о внеконфессиональной толерантности

Был у меня такой знакомый - Гриша Р-н. Он был первым учителем религиозного возрождения иудейской общины СССР в приснопамятную брежневскую эпоху. Будучи профессором физ.-мат. наук, автором массы работ в этой области, лауреатом каких-то там специфических премий, он ушел из этой области и всецело посвятил себя Учению. Подрабатывал, как тогда было модно, кочегаром и дворником. Первая книга по правилам соблюдения заповедей Моисеева Закона, которую я прочел в жизни, была его книгой - её издали на Западе. У Гриши была масса проблем с властями, милицией и органами безопасности, его безостановочно таскали на допросы. Он был мужественный, яркий, необычайно интересный человек, а жена его - настоящая мученица. Потом он сумел уехать, и уже здесь получил статус профессора тех же физ.-мат. наук - только уже при Иерусалимском университете. Я приходил к нему, мы выпивали, закусывали и вспоминали о прошлой жизни. Как-то в страну приехал Далай-лама. В печати появилось письмо, подписанное группкой бывших отказников, в основном ортодоксальной религиозной направленности, хасидов и нет, в котором авторы призывали власти не пускать его на Святую землю, и уж во всяком случае - не дать молиться у Стены, как тот того желал. Тибетский изгнанник всё же пришёл и помолился, - я писал здесь как-то об этом, - и никто ему не мешал. Но письмо - было, и среди подписавших его я увидел знакомую фамилию. Для Гриши Далай-лама был не мыслителем, а всего лишь главой языческой секты.

Я не стал звонить по знакомому телефону. Через несколько дней после опубликования в прессе письма Гриша без предупреждения пришёл ко мне сам. Он принёс с собой литр водки "Тум-балалайка" и поллитра рижского бальзама, а закуску по-хабадски - соленые огурцы с мятой картошкой - сообразила моя жена. Гриша не ел в моём доме мяса и не пользовался посудой, которой мы пользуемся - для него, раввина и физико-математического профессора, наше мясо и наша посуда были недостаточно кашерны, хотя я сам являюсь членом общины и к тому времени уже два года как работал преподавателем в йешиве - раввинском училище любавичских хасидов.

Мы выпили и закусили. Гриша умел пить водку, не пьянея, чем весьма выгодно отличался от меня. Он пил Тум-балалайку, запивая её рижским бальзамом - и был весел. Скосив глаз на репродукцию картины Ренуара несколько вольного содержания, он пробормотал что-то о мерзости языческой, от которой в Святой земле порядочным людям нет ни отдыха, ни покоя.
Я вспомнил Далай-ламу, его поход к Стене, то, как стоял с ним рядом и разговаривал. Бес сикеры выдавил из меня то, что я обычно не решаюсь произнести насухую.
-Зачем ты подписал письмо?
Он отреагировал мгновенно - возможно, всё время думал об этом.
-А что, майн тайерер, - не нужно было? Язычник остается язычником, несмотря на все субъективные достоинства его как личности. Точка. А почему ты спрашиваешь?
-Я был там, - сказал я.
-Где? - не понял он.
-Я был там, - чуть громче и как-то нараспев повторил я. - Он стоял рядом со мной у Котеля Маарави и молился. Я говорил с ним. Он...

Нигде - ни на допросах у Галины Борисовны, ни в советской армейской казарме, ни на границе с Ливаном при обстрелах "Катюш" прямой наводкой - я не видел, чтобы у человека ТАК изменилось лицо - мгновенно и бесповоротно.
Помолчав самую малость, он подхватил стакан и, давясь, выцедил водку. Не переводя дыхания, не глядя, схватил темную, керамическую бутылку и прополоскал рот семидесятиградусным бальзамом.

-Таких, как ты, - тихо сказал он, постукивая по столу пальцем с длинным, полуобломанным, желтым от табака ногтем и упершись в меня микроскопическими зрачками огромных, безумных своих глаз, - к неокрепшим душам йешиботников нельзя подпускать за версту. Ты поддержал мерзость языческую во Израиле, и тебе это зачтется. Семь кругов геенны плачут по тебе, анархист. Спасибо за угощение. Сыт по горло.

Я молчал минуту, в голове звонил колокол и пиликали скрипки. Бородатые предки плясали свадебную хаву-нагилу, кто-то раскачивался при свечах над фолиантом, полном древней мудрости и плакал при этом, подметая истертые страницы веником бороды, кого-то жгли на костре, кто-то убивал своих малолетних детей, чтобы обложившая крепость вопящая толпа не потащила их креститься. Нелегко терять друзей, подумал я и произнёс - так же тихо, как он:
-Ты выпил в моём доме и сказал всё, что имел сказать. Теперь ты уйдёшь и больше никогда не позвонишь в эту дверь.

Он ушел и больше никогда в эту дверь не звонил.
Спустя два года он умер, мир праху его - неожиданно и нелепо.
Да, я пошёл на похороны.
А моя жена, в тот давний вечер стоявшая напротив нас, вытаращив глаза и прижимая к переднику чугунок мятой, без соли, картошки, до самого конца так ничего и не поняла.

А в Псалмах сказано - Господь истребит тех, чей язык гладкий.
Вот только точную ссылку я найти не смог. Не сподобился.

Теперь, граждане, примите во внимание, что у меня обнаружилась пневмония, я только что вернулся из больницы по поводу откачки какой-то дряни из легких, выплюнул антибиотки, и на радостях, что жив остался, написал всё это, а после - вытащил из самого неожиданного места бутылку заветной... И - надо же! - бутылка эта оказалась той, недопитой с покойником. Как моя половина умудряется прятать в доме спиртное - уму непостижимо. Впрочем, куда ей до моей бабушки! Та, пряча бутылки от деда, была в этом деле виртуозом.

Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад