Мы ездили в американское консульство
на интервью - просить гостевые визы.
Родственникам неймется
лететь в Чикаго этим летом. К моему удивлению, визы нам дали. Это
тем более странно, что консулом было отсеяно больше половины посетителей,
выходивших от него, консула, с перекошенными лицами. Этим посетителям,
видно, нужно было в Америку позарез, а им не дали; мне в Америку
не нужно, но визу я получил. Так оно всегда бывает.
Там хорошо, но мне туда не надо. Перефразируя известную завистливую
поговорку, мне хорошо там, где я есть.
Разрешение на въезд в Америку дали всем нам, можно сказать – всучили.
Визу дали даже моему тестю, который совсем не знает английского,
и который с готовностью покивал головой в ответ на вопрос, не является
ли он участником незаконных террористических формирований. Чудны
дела Твои, Господи.
Надеясь на то, что визу мне не дадут и что, таким
образом, я не окажусь перед мучительной дилеммой - ехать или не
ехать при наличии положительного решения американских властей, я
доверительно сказал консулу, что сам являюсь маргиналом, дружу исключительно
с маргиналами, пишу только о маргиналах, печатаюсь исключительно
в маргинальных издательствах и, более того, с удовольствием исследую
психологическую составляющую индивидуального террора. Я решил,
что этого будет достаточно, и поэтому с недоумением услышал, как
консул сказал: это очень хорошо. Тогда я сказал, что иногда мне
снятся странные сны, которые мой психоаналитик рассматривает как
проявление некоего Эдипова комплекса, весьма опасного для окружающих: во сне
я вижу себя убийцей президента Мак-Кинли. Никакого психоаналитика
у меня нет, но я хотел отбрехаться. Консул
ухмыльнулся и сказал в ответ, что в своих снах он видит себя каннибалом
из Занзибара, но его психоаналитик не видит в этом никаких препятствий
к исполнению им, консулом, служебных обязанностей. Я понял, что
мои шансы не получить визу спустились ниже планки, и мрачно замолчал.
Консул поднял палец и сказал со значением, что к женщинам нужно
относиться так, как относятся к мужчинам, и что между мужчинами
и женщинами нет решительно никакой разницы. Потом он выжидательно
взглянул на меня. Я немного удивился, так как не понял, что он имел
в виду, и промямлил, что всегда терпимо относился к суфражисткам.
По его глазам трудно было понять, знает ли он, кто такие суфражистки.
Гм, сказал он, умоляюще посмотрел на меня и спросил: не являюсь
ли я противником толерантности по отношению к сексуальным меньшинствам?
Он спросил об этом с такой надеждой в голосе, что я насторожился
и уклончиво ответил, что всегда уважаю
общественное мнение страны, где в данный момент нахожусь. Наступила
неловкая пауза. Гм, сказал он, может быть, ты спонсор подпольной
лаборатории по изготовлению героина? Чего нет, того нет, с сожалением
ответил я, я и траву-то курил всего два раза в жизни. А я, когда
был студентом, каждый день ее курил, мечтательно сказал он. Кстати,
а ты знаешь, что у нас теперь нельзя курить ни в каких общественных
местах, и в ресторанах, и в самолетах? Знаю, сказал я, и это одна
из причин, почему я не хочу к вам ехать. У меня за десять часов
лету без сигареты уши опухнут, они и сейчас уже опухли, пока я три
часа сидел к вам в очереди. Не хочешь к нам ехать, тогда зачем ты
хочешь визу, удивился он. Я и визы не хочу, сказал я, это жена хочет,
вот ее и спрашивайте. Он перевел взгляд на Софу, но та, покраснев,
сказала - блажен муж, не идущий на собрание нечестивых, и не ведает, что творит. А-а, облегченно протянул
консул, так у него есть справка от психиатра? К сожалению, нет,
сокрушенно ответил я. Консул зачавкал жвачкой и пригорюнился. Не
знаю, сказал он наконец, я не вижу решительно никаких причин для отказа,
просто поразительно, это со мной в первый раз. Ну, придумайте что-нибудь,
сказал я, и запишите. Ну, что я педофил
или зоофил, что ли. Или напишите, что я для того прошу визы, чтобы
реализовать мечту детства – выкопать из могилы и осквернить труп
президента Трумэна на Арлингтонском кладбище. Кажется, он не на
Арлингтонском кладбище, неуверенно сказал консул, я не знаю, нужно
будет спросить у Мэри. Мэри, крикнул он в приоткрытую дверь, ты
не знаешь, где Трумэн похоронен? Мэри тоже не знала. Плохо же вы
знаете свою историю, сказал я негодующе. Плохо, согласился он, но
это неважно, потому что я все равно не могу написать про кладбища
и зоофилию, это неправда, и меня при первой
же проверке засекут, так что придется дать вам визу. Эврика, сказал
я, встань там и слушай сюда - дайте мою визу вон той девице, которой
вы отказали и которая плачет в коридоре, потому что не может полететь
в Бостон на тетины именины. Не могу я дать ей визы, она молодая,
у нее вся жизнь впереди, она наверняка захочет после именин в Бостоне
и остаться, сказал он. Мы вообще никому из молодых и одиноких виз
не даем. Безобразие, сказал я, вы горячей головой насильно всучаете,
нет, всучиваете, визу человеку, который к вам не хочет, и холодными
руками отказываете тем, кому виза нужна позарез. Так
в том, что ты ее не хочешь, и есть гарантия того, что ты не захочешь
у нас и остаться, доверительно сказал он, мы больше всего боимся,
что приезжающие у нас останутся, их невозможно потом выловить, они
остаются правдой и неправдой, ищи их потом, у нас и так от официальных
иммигрантов деваться некуда. Они дикими приезжают и дикими
остаются даже после получения Грин-кард,
как это говорит русская пословица: сколько волка не кушай, то есть
не корми? Ладно, прекратим эту бесполезную дискуссию. Позвольте
ваши пальчики, сказал он, и приложил мои указательные пальчики на
какое-то светящееся табло. Чего это, с любопытством спросил я. А
это теперь твои пальчики уже в банке данных Фэ-Бэ-Эр, сказал он, так что когда ты пойдешь на Арлингтонское
кладбище копаться в могилах, тебя сразу найдут и депортируют. Поскорей
бы, мечтательно сказал я.