Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад

Лесные духи

Тридцать пять лет назад поспорили дядя Иля с дядей Пашей, кто больше грибов домой принесет. Встали они в пять утра и пошли в лес. Там, на опушке, выпили по стопарику, посмотрели на облака, проплывавшие мимо золотых сосен моего детства, и договорились, что собирать подберезовики, подосиновики и прочую мелочь типа груздей, опят, лисичек и, тем паче, сыроежек они не станут. Только, значит, чтоб боровики были. И вот на закате вернулись они на дачу, и собрались все домашние, и начался подсчет. Дядя Иля принес двести пятьдесят шесть белых, дядя Паша - триста одиннадцать. Дядя Иля разозлился. Он вообще был и остается человеком, очень ревниво относящимся как к своим профессиональным обязанностям, так и к хобби. Он забыл, что является психиатром, знатоком человеческих душ, и стал кричать, что дядя Паша его надул - вместо того, чтобы вместе идти напрямик к Суходольскому озеру, один свернул к Ламбушке. А у Ламбушки грибов еще до войны было столько, что ими в основном и питалась целая воинская часть, квартировавшая в этих местах. Финская часть, само собой. Дядя Паша утверждал, что только психиатры не знают, что у Ламбушки грибов больше, и что никто дяде Иле не запрещал идти с ним. Дядя Иля до сих пор не забыл эту ссору, и каждый раз, когда дядя Паша приезжает к нему в Иерусалим из Нью-Йорка, надувется и не выходит его встречать. Так только, сидит на третьем этаже, на втором балконе своей виллы, и посвистывает. А когда дядя Паша поднимается к нему на балкон на лифте, они снова начинают ругаться, с того самого места, на котором прервались во время предыдущей встречи. Встречи эти бывают примерно раз в пять лет. И нужно вам сказать, что все эти споры между психиатром и профессором по кишечному тракту, каким является теперь дядя Паша, все равно напрасны, потому что во время того грибного турнира все равно не победил ни один из них. Не дядя Иля, ни дядя Паша не победили. Победил мой папа, потому что, кроме рюкзака, он взял с собой еще две корзины и полиэтиленовый пакет. Он принес домой четыреста восемь белых грибов. Но мой папа - очень скромный человек, в отличие от двух этих дядь. Мой папа не профессор, не живет ни в Нью-Йорке, ни в Иерусалиме, у него нет ни мерседеса, как у дяди Паши, ни вольво, как у дяди Или, а есть у него разваливающиеся жигули, которым двадцать лет и три года, и живет папа в двухкомнатной квартире, а не на вилле, как дядя Иля, и не в бунгало, как дядя Паша. Оба дяди забыли самое главное - то, что выиграл турнир он. И всякий раз, когда мой папа приезжает ко мне в гости и мы идем на обед к дяде Иле, к которому приехал дядя Паша, папа выступает арбитром и разводит их в стороны, говоря "брэк!"

Турнир происходил тридцать пять лет назад, а я проверил количество росших там грибов в прошлом году. Я специально поехал туда. И вы знаете, количество это не уменьшилось. Я приехал на свою бывшую дачу и взял на ее чердаке те две корзины, с которыми тридцать пять лет назад, в засушливое, жаркое лето семьдесят второго года, ходил на турнир мой папа. Я взял эти две корзины, потом пошел к двери дома, в котором жил наш сосед Василь Васильич, и поцеловал эту дверь, как святыню. А потом я пошел в лес. Я ходил по лесу, как по площади у Стены плача, и вздыхал, и вытирал нос. Я собрал двести четырнадцать грибов, но искал я не одни только белые, я собирал всё подряд - и лисички, и сыроежки, и подосиновики, и грузди, и волнушки, и зеленушки, и лесные духи были ко мне благосклонны, потому что я все время гладил кору старых сосен и хлюпал носом. Это понравилось лесным духам, которые помнили и меня, еще шестилетнего, и моего молодого папу, и молодых дядю Илю и дядю Пашу, и Василь Васильича, который тогда тоже был еще не очень старым, - и вот под конец лешие вывели меня на лесную полянку, где я за пятнадцать минут собрал восемьдесят один боровик. А всего, если вы помните, я собрал двести четырнадцать грибов, в том числе такие, которые на спор не собирали неимоверным летом семьдесят второго года. Тогда по лесу тянуло тяжелым запахом гари, а по вечерам все сидели в большой комнате у телевизора, чистили грибы и смотрели шахматный турнир Спасского и Фишера. Все болели за Фишера, хотя по жизни он в конце концов оказался сущим говном, хотя и Спасский оказался не лучше. Все болели за Фишера, кроме Василь Васильича. Василь Васильич вообще ни за кого никогда не болел. Он говорил - что путного могут показать вам по советскому телевизору? Порядочных людей, говорил он, там не покажут вам в любом случае.

И вот я принес двести четырнадцать грибов и стал думать, что мне с ними делать. Дядя Иля и дядя Паша были далеко, мне было не похвастаться перед ними; Василь Васильич умер уже давно; везти корзины в город мне было лень. Я вышел на дорогу и закрутил головой. И лесные духи помогли мне еще раз. Я увидел, как семенящей походкой, держась за покосившийся забор, идет бывшая молочница Люся, одна из бесчисленных любовниц Василь Васильича. Я подошел к ней, мы обнялись и поцеловались, и я подарил ей грибы. Она не хотела брать, но я сказал, что это в память о ее умершем друге, и она взяла. И она позвала меня к себе в дом, где уже двадцать лет не было ни коров, ни коз, ни Люсиного сына Вовы, бывшего пастушка, ни внучка Васеньки, названного в честь нашего общего соседа. И Люся охала и потирала больные, раздутые ноги, и зажарила со сметаной все двести четырнадцать грибов, и мы сидели за колченогим столиком на веранде, и пили самогон за Василь Васильича, чтобы ему хорошо жилось на том свете, и за дядю Илю, и за дядю Пашу, и за моего папу, чтобы им всем хорошо жилось там, где они живут. И мы оба хлюпали носами и щурились на заходящее солнце, на качающиеся верхушки сосен, и потом я поцеловал Люсю, и ушел на станцию, и уехал в город, а через два дня - улетел в другую страну.

Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад