Встречи писателей происходят вечерами
во второй и четвертый вторник каждого месяца, но на этот раз собрание
было торжественным, по поводу выхода в свет очередного альманаха
– так сказать, ежегодный творческий отчет сорока членов нашего СП.
Обычно на собрания приходит примерно половина участников Содружества,
в этот раз собрались все. Пили водку, греческий коньяк и красное
вино. Видел много легендарных личностей, о которых раньше только
читал или слышал, а теперь вот - оказался с ними в одной компании,
за одним столом, и общался.
Пожалел, что не захватил с собой фотоаппарат.
Председатель – громовержец. Сидел за столом, как Зевс на олимпийском
троне, и руководил процессом раздачи слонов сиречь порционного разлития
напитков. Алкаши наблюдают строго, чтоб ни капли не пролилось, -
так пел Галич. В юности Председатель кем только не был – и руководителем
лито, и грузчиком, и носильщиком, и организатором похорон писателей
(была в России такая должность). Руки молотобойца спокойно, уверенно
лежали на столе. Спокойная жизнь заграничных десятилетий и престижная
должность не растворили бугры бицепсов и трицепсов.
Я вошел в зал, и Председатель сразу рявкнул:
-Миша! Слазай в бочку и подай мне, пожалуйста, яблоко. У меня, кажется,
в глотке пересохло. Быстро отвечай – откуда цитата?!
Я прекрасно все понял - обогнул стол, взял бутылку водки "Александрофф",
налил в пластиковый стаканчик и поднес ему. Цитата, естественным
образом, - из "Острова сокровищ", сказал я. Долговязый
Джон вещает о былом разинувшим чавки будущим пиратам, и уши Джима
Хокинса торчат из бочки, где он спрятался…
Председатель огорчился.
Что за черт, никто из тех, кто входил перед тобой, не мог вспомнить
даже со второго раза, и пришлось им сразу же наливать штрафную.
Тебе не будет штрафной.
Теперь огорчился я.
Сядь там и слушай сюда, тихо сказал мне интеллигентного вида человек
с седой бородой, в черном костюме, скромно сидевший в самом углу.
Я налью тебе штрафную, сказал он и полез копаться под столом в огромном
армейском рюкзаке. Миша, не пейте эту водку. Это нехорошая водка.
Пейте лучше мою водку.
Я сел с ним. Я смотрел на него во все глаза – ведь это же был великий
переводчик Иеуда Бар-Йохаи собственной персоной. Все тексты Библии,
все тексты средневековых раввинских комментариев, издававшиеся у
нас в стране за последние тридцать лет, переведены на русский с
иврита и арамейского именно им. Эти книги есть в любом доме, где
говорят на русском. У меня они тоже есть.
Он вытащил из-под стола трехлитровую бутыль с желтоватой жидкостью
и щелкнул по толстому стеклу. Сам делаю! – с гордостью произнес
он. – И только ее пью. Председательская водка – нехорошая. Нужно
пить мою водку. Я гоню ее из старинных рецептов, вот оно как.
Что значит "нехорошая водка", спросил я, - что, в ней,
к нашему изумлению, слышна сивуха во всей своей силище? – А,
вы тоже намерены поиграть в председательские загадки, сказал он,
с натугой откручивая колпачок. Но вам не удастся заставить пить
меня штрафную. Штрафную будете пить вы. Старо, как мир. Чичиков
за столом у Ноздрева, вот оно как.
Я увял и выпил водки. Действительно, прекрасный самогон. Я настаиваю
этот напиток не на свекле и не на хлебе, прошептал он, прикрываясь
ладонью от посторонних ушей и пугливо глядя по сторонам. Только
вам, как родному: такой водки вы не будете иметь в наших магазинах,
в которых берет водку Председатель. Кто знает, что в нее кладут?
Вот вы можете сказать, что им взбредет в голову? Исключительные
прохвосты.
-Да, но кто они? – подхватил я. Великий переводчик удовлетворенно
кивнул. Мы поняли друг друга. Я, продолжал он, настаиваю ее на полынных
цветах из предгорий Хеврона, которые собираю в полнолуние, держа
автомат наизготовку, вот оно как. А теперь моментально – вот
эту маслинку, добавил он. Вкусно? Если вы скажете, что это не великолепно,
я вам враг на всю жизнь.
А теперь, если вы уже выпили, подойдите к Софочке и поздравьте ее
с четвертым мужем.
Я встал, обошел стол и приложился к Софочкиной ручке. Она мило улыбнулась
и тут же продекламировала:
- И она впихнула ему под нос руку, которую он почтительно поцеловал,
не преминув удостовериться, что руки свои хозяйка мыла огуречным
рассолом.
Ах ты, Феодулия Ивановна моя, умиленно ответствовал я Софочке, и
все захлопали. Ведь это была знаменитая Софья Кан, прекрасная амазонка
из самого сердца Хеврона, - из того самого здания,
в котором вот уже тридцать лет живут пятьдесят избранников, забаррикадировавшихся
как от стотысячного окружения потомков Магомета, так и от властей
собственного государства. Обладательница пронзительного голоса,
комментатор ряда крупнейших газет, резавшая правду-матку, как режет
свою жертву бандюган в подворотне, вооружившись отточенной бритвой,
и автор романа-антиутопии "Пережить Паро", за который
на нее в свое время подал в Высший суд справедливости сам Йоси Харид.
Об этом романе я могу сказать только, что буду счастлив, если не
материализуется та ситуация, которую автор в нем описывал двенадцать
лет назад, на что, впрочем, надежды мало, - уж больно похоже на
нашу сегодняшнюю жизнь, причем с каждым днем все больше и больше.
Потом мы поцеловались с Сан Санычем, и он подарил мне свою старую
книжку "Просуществует ли Израиль до 2007 года?". На книжке
он написал трогательное посвящение: "Мише, еще живому автору
уже покойной газеты "День", в которой
мы когда-то писали с ним оба". Потом Верочка рассказывала
о своей поездке в Орегон, как она встречалась с Урсулой Ле Гуин.
Потом Председатель допил бутылку своей нехорошей (я затвердил это
насмерть) водки, встал, аристократическим жестом откинул кресло
(кресло упало) и зачитал поздравительную телеграмму от Сэлинджера,
присланную в связи с выходом в свет очередного номера нашего альманаха.
Все почтительно внимали. Я увидел в председательских руках оригинальный
текст телеграммы и удивился вслух. Я сказал, что не подозревал,
что Сэлинджер владеет русским языком. Председатель рявкнул: "Зато
русским языком владею я!" – и все поняли, что это был дружеский
розыгрыш. И вообще, сказал Веня Лапшин, Сэлинджер вот уже лет сорок
живет затворником, никому не пишет и не отвечает на звонки, сидит
у себя в загородном доме и учится левитировать, - больно ему надо
нас с альманахом поздравлять, что ему, делать больше нечего, что
ли, он буддизмом занимается, карму свою улучшает; Предс, ну чего
ты пиздишь не по делу? – Выпей штрафную! - заорал Председатель и
стал похож на старого Капитана из повести Димфны Кьюсак "Черная
молния".
Мы все выпили штрафную за здоровье Сэлинджера, Урсулы Ле Гуин и
Димфны Кьюсак, а потом великолепный Вася Лихтенштейн спел кое-что
программное, и играл на своей знаменитой гитаре, и все подпевали.
Вася, сказал я, а у меня твоя первая книжка стихов хранится как
зеница ока, ты мне ее подарил еще в девяносто втором, на твоем концерте,
помнишь?.. Не-а, сказал он, не помню. Я тогда, наверное, пьяный
был, как всегда, а теперь я всегда трезвый. Вот беда-то, а? – И
все сочувственно заохали и стали сокрушенно кивать головами. Вася
был и остается известным в мире не только благодаря своим стихам
и песням, но и той истории, как двадцать пять лет назад участвовал
в подполье, сидел с базукой в своей квартире, отстреливаясь от контрразведки,
и как взвод коммандос ломал двери его квартиры, и сломал их, и ворвался
в дом, и как Вася их встретил, и как они, в конце концов, скрутили
его, хотя Вася – бывший чемпион Таджикистана по боксу.
И он рассказал с юмором, как на суде, прямо в зале, ему вручили
премию и диплом победителя конкурса бардов, и судья разинул рот,
потому что никогда не слышал Васиных песен и не читал его стихов,
и разрешил ему спеть что-нибудь, и друзья передали за решетку концертную
гитару, и Вася спел, и (рассказывал он) у присутствующих, включая
журналистов, сложилось такое впечатление, что это судья сидит за
решеткой, а Вася занял его место…
А потом я кончил пить, потому что устал, открыл альманах, заткнул
уши и стал читать. И потом, уже в автобусе, по дороге домой, продолжал
читать, и сегодня утром, по дороге на работу, тоже, и даже сейчас,
на работе. Я не нашел в этом толстенном, в пятьсот страниц, пахнущем
свежей типографской краской сборнике ни одной плохой или неудачной
вещи. И проза хороша, и стихи.
* * *
…Я родину выжег железом каленым,
И в столбики пепла свернулись поля.
Не нужно уже притворяться влюбленным
В эти акации и тополя.
И кладбище, отческий дом или школу
Горящая воля моя рассекла.
И рухнуло всё, стало пусто и голо,
И вырвалась в мир первозданная мгла.
Вот я – бунтовщик, уничтоживший звонкий
Храм Божий и всю его тысячу лет,
Стою на краю исполинской воронки,
Следя, как вокруг стекленеет рассвет.
* * *
…Ты придешь, и протрешь глаза, и увидишь град,
Частокол его башен, и каждую – в полный рост,
Левый берег – лесистый, а правый – торговый ряд,
Между левым и правым – река и Юдифин мост.
Мы здесь камни тесали, крепили стропила мы,
Прорубили во времени тесный коридор.
Слева – храмы чужие, а с правой стороны –
Синагога, и кладбище, и заезжий двор.
Помолись, собери котомку – и снова в путь,
По мосту, мимо бронзовых идолов, до ворот,
Где написано вечными буквами: "Не забудь
То, что хочет забыть гуляющий здесь народ".
* * *
…Юною быть перестала,
Взрослою стать не смогла.
Старых друзей растеряла,
Новых друзей не нашла.
Из настоящего жадно
Смотрит и смотрит назад…
Ловит судьба беспощадно
Этот беспомощный взгляд.
* * *
…теперь когда его уже нет
и в доме с имени снят запрет
на Русском подворье
поставлю свечу
потому что я так хочу
потому что там был человек такой
свечу тут ставлю
за упокой
пускай ты давно отпет
...Когда мы выходили из зала, я выключил свет и помог Председателю
донести до его машины две пачки нераспакованных экземпляров альманаха.
Мы распакуем их в следующий раз, сказал он. Потом мы шли по ночному
городу до стоянки, и он молчал. Ковылял, с трудом переставляя больные
ноги, и сжимал своими руками молотобойца постукивавшую по асфальту
палочку. Вдруг остановился, задрал голову к подмигивающим звездам
и сказал:
-Господи, благодарю тебя! Как мне повезло, что вокруг меня живут
такие талантливые люди, и я с ними знаком, и они меня любят за что-то…
Мы постояли, потом пошли дальше. Миша, ты когда-нибудь всё это опиши,
сказал он. Всё-всё опиши, слышишь? Когда-нибудь. Не сейчас. И если
ты чуточку приврешь, никто из нас не будет в обиде... Знаешь, Гримм
сказал:
-Историки, не портите легенд фактами!
Я обещал.
[В рассказе использованы стихотворения
поэтов Виктора Голкова, Нины Локшиной, Ирины Рувинской.]